ГЧ [Генератор чудес] - Юрий Долгушин

Николай поднялся с кресла, полагая, что тема исчерпана. Но нет, Ридан «разговорился», как это нередко с ним случалось.

— И еще одну ошибку вашу я хотел бы подчеркнуть, Николай Арсентьевич. Ну как это вы могли подумать, что целью моей многолетней работы были «лучи смерти»! Говоря откровенно, этим подозрением вы… могли бы обидеть меня, если бы я не знал вас, и не был уверен, что это именно ошибка, хотя и очень… досадная. Принципиальное заблуждение, к сожалению, весьма распространенное в наше время! Мы не имеем морального права поддаваться этому психозу и подчинять нашу науку идеям уничтожения и разрушения. «Лучи жизни» — в самом широком смысле этого термина как символа созидания и прогресса науки — вот что нам нужно искать, чтобы быть сильными и непобедимыми в любой схватке! Это кажется парадоксом, но рассудите сами… Мы изучаем атом, выводим новые сорта растений и породы животных, исследуем причины полярных сияний и солнечных пятен — все это не для уничтожения, а для созидания, для процветания человечества. Но все может служить и целям войны. И чем больше мы изучаем и знаем, то есть чем сильнее наша наука, тем крепче наша военная мощь. Пример так недалек! Мы с вами создавали «ГЧ» совсем не для военных целей. Вы решали важную физическую проблему, я — не менее назревшую биологическую. В результате мы получили аппарат, наполненный самыми созидательными, самыми жизнетворными перспективами. С помощью «ГЧ» мы победим смерть, по крайней мере в тех случаях, когда она преждевременно врывается в организм, еще способный жить, уничтожим опасность болезней, будем устранять природные дефекты организма, сделаем человека более долговечным… И это только немногое из того, что уже сейчас не подлежит для меня сомнению. Когда я думаю о перспективах, немного более отдаленных, у меня голова кружится, Николай Арсентьевич… А вот сейчас, — смотрите, что произошло! — нам срочно понадобился хороший козырь против сильной карты врага. Что ж, долго ли мы искали его? Он оказался у нас в руках! Нужно было только выбрать его среди других карт. И так будет всегда, если мы не станем отвлекаться от наших прямых задач, от нашего долга — овладевать природой, познавать ее законы, ее язык, ее так называемые «тайны», о которых она сама напоминает нам на каждом шагу… Их так много!..

С минуту Ридан молчал, устремив взгляд куда-то далеко, поверх Николая, очевидно, в окно, в небо Москвы, сверкающее ослепительной голубоватой дымкой. Как-то светлее и ярче стали его серые глаза, отороченные узкой каемкой черных ресниц, белее — сильный лоб, будто излучающий мысль…

Только сейчас Николай понял, что в обаянии Ридана немалую роль играла его внешность, он был чертовски красив, — всем: лицом, фигурой, движениями, той удивительной гармонией, с какой эти внешние черты отражали его богатый внутренний мир, его живую, экспансивную натуру мыслителя и творца. Николай впервые увидел и понял это, и впервые, не будучи в состоянии оторвать взгляда, откровенно любовался им; своеобразная скромность обычно не позволяла ему рассматривать своего собеседника, он отводил взгляд…

Ридан продолжал думать, отблески мыслей трепетали на его лице, видно не успевая отливаться в слова.

А перед Николаем уже реяло другое лицо… Тоже серые глаза, только больше, мягче, доверчивее, с золотыми крапинками у самого края зрачка. Такой же тонкий, но не остро отточенным карандашом, а прозрачной акварельной тенью, слегка намеченный контур профиля, чуть припухлой верхней губы, чуть длинноватого вздернутого носика… Лицо это как бы плавало в тумане и Николай никак не мог ухватить, собрать воедино все знакомые черты, представить себе его сразу все, целиком. Оно будто играло, пряталось от взгляда Николая и звало к себе…

Как странно… Уже который раз Николай делал эту попытку — мысленно воспроизвести образ Анны перед собой, совсем близко, так, чтобы можно было рассмотреть любую черточку, улыбку, блеск глаз… Он легко «вызывал» так всех хорошо известных ему людей. Самый близкий, самый желанный образ — не удавался… А может ли она вот так же увидеть его самого?.. Но тут перед Николаем возникло третье — его собственное лицо, и на душе его стало мрачно. Грубое, скуластое, по-плотницки вырубленное топором; прямоугольный, с какими-то шишками по бокам лоб, зеленоватые небольшие глазки, пуговчатый, всегда почему-то красноватый носик, прямые, белесые, как у пастушонка, волосы… Разве мог кто-нибудь всерьез заинтересоваться таким «ликом»?!. Николай был очень невысокого мнения о своей наружности. Он стеснялся ее и избегал привлекать к себе внимание чужих глаз даже собственным взглядом. В этом сказывалась его болезненная самокритичность, свойственная всем истинно-скромным людям.

На самом деле Николай далеко не был таким уродом, каким он себя представлял, хотя формально его оценка своих черт была почти точной. В конечном счете все зависело от позиции, от подхода: подобно Николаю поступил бы карикатурист, подчеркнув его слабые стороны. Художник-реалист отразил бы в тех же чертах Николая и богатырскую физическую силу, и недюжинную пытливость ума, и презрение к благам земным, и очаровательную мягкость и чистоту его доверчивой к людям души…

Нет, ничего этого не видел, не знал за собой Николай. И мрачной казалась ему судьба той нежной, все нарастающей силы, что уже с великим трудом таил он в себе…

— Да-а… — заговорил снова Ридан, обуздывая, наконец, свои разогнавшиеся мысли. — Не следует обольщаться, Николай Арсентьевич. Наука еще в колыбели, в пеленках. Мы плохо, очень плохо знаем природу. В любой области — будь то наш собственный живой организм, или мир мертвых веществ, или окружающий нас космос — всюду, на любой тропинке познания мы наталкиваемся на неизвестное. Современное человечество представляется мне запоздавшим в своем развитии грудным младенцем, которого мать-природа еще не отняла от своей груди. Разве не так? Ведь это факт, что все, чем мы питаемся — результат таинственной работы зеленого листа растений, что сами мы еще не создали ни грамма пищи для себя за всю историю! Даже не знаем, как это сделать. А хуже всего то, что мы не слишком беспокоимся о том, чтобы это узнать, ибо привыкли жить на иждивении природы и считаем такое положение вполне нормальным.

Николай уже с удивлением слушал Ридана.

— Разве следует считать ненормальным, что природа нас кормит? — спросил он.

— Видите ли, пока мы не вышли из младенческого возраста, это нормально, конечно. Но человечество уже начало выходить из этой несколько затянувшейся стадии развития. Да и пора, нам ведь уже около миллиона лет! Первым несомненным признаком и фактором наступающего перелома я считаю наш социализм. Да, Николай Арсентьевич, мы первые начали становиться на собственные ноги, у нас, у первых стали прорезываться зубки! А это и значит, что человечество начало выходить из младенческой стадии. Вот тут-то, — уж как хотите, но молочко матери нас не очень устраивает, хотя мы продолжаем им питаться… Однако… бросим метафоры. Перейдем к фактам. Вы задумывались когда-нибудь о том, во что обходится современному человечеству добывание этой самой «природной», «материнской» пищи? Давайте, посмотрим!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});